Эта икона пришла в наш храм к празднику Успения Божией Матери, в канун празднования Нерукотворного Спаса. Аналогов ей в Москве нет. Икона вдвое старше, чем сам храм, ей лет триста пятьдесят. Она попала к нам, как говорится, «случайно»: двое молодых людей принесли три доски, темные, длинные. Составив их, можно было понять, что это большой образ Христа Спасителя, каким Его писали в середине XIX века, в обычном для того времени стиле. Но сами доски были древнее изображения, и мы предположили, что там есть более ранняя живопись; начали ее раскрывать. Сперва был расчищен один прямоугольник, и из него на нас устремился такой взгляд! – размером в две ладони. Что же это за икона, если там такой глаз? И вот явилось чудо, огромный оплечный Спаситель. В пространстве немалого поля не хватает места нм для нимба, ни для руки, ни для Евангелия, которое написано совсем маленьким. В иконе дана обратная перспектива, более выпуклая, чем обычно; Спаситель как бы написан на сфере, которая устремляется на вас. Русские иконы обычно тихие, смиренные, а эта «валит с ног», она экпрессивна, запоминается сразу и навсегда. Когда смотришь на нее, возникает эффект полета образа на зрителя. Нечто подобное бывает при взгляде снизу вверх на высокую колокольню, поверх которой бегут облака, а кажется, что летит сама колокольня. Но все это не прием, не техника. Этот провинциальный образ исполнен прямодушным мастером, он рожден из простоты сердца. Иконописец – русский человек, дитя далекого прошлого, того древнего мира, русской Северной Фиваиды. На Севере существовала особая культура, которая ныне полностью трачена и осталась только в лицах вологодских крестьян, в их быту, и то лишь в некоторых селах. Она возникла тогда, когда русские, теснимые татарами, уходили на Север, где началась совершенно новая жизнь в суровейших, какие только можно вообразить, условиях. И икона отражает всю суровость колонизации русского Севера. Это тоже очень важно в ней. Мастер писал ее, как рисуют дети, хотя чувствуется и твердая рука. Заповедь Христа «будьте как дети» очень ясно отражается в иконе. Ее создатель не использовал никаких внешних, формальных приемов, ему удалось добиться того, что изобразительность как бы исчезает. Ни эстетства, ни изящества – только огромная внутренняя сила. Такой иконописи невозможно научиться, этот дар родился свыше и явился сам. Совершенно ясно видно, насколько безискусственна эта вещь, насколько натуральна. Иконописец не ставил себе никаких «творческих задач», просто рисовал, а его рукой водил Бог, и это соработничество в виде образа Христа Спасителя пришло к нам. Существует замечательный критерий качества изобразительного искусства: если на репродукции вещь получается лучше, чем в подлиннике, значит, она не настоящая. А здесь репродукция ничего не может передать – может только напомнить образ тому, кто хоть раз его видел. Икона православная – всегда чудо. А тут это чудо умножено и на размер, и на силу и чистоту человека, который ее писал, и на подлинно христианскую детскость, и на зрелость художника. У нас принято делить явления культуры на первый эшелон, второй, третий, сохраняя некий снисходительный тон по отношению к тому, что не входит в первый. А здесь случилось наоборот. Икона «Спаса» провинциальная, периферийная, но это не значит, что она второстепенна по отношению к Московской школе. Напротив, Москва XVII века явила сильное влияние Запада, в церковном искусстве возникли тенденции, которые потом привели к выхолащиванию подлинно православного содержания, а этот образ продолжает древнюю духовную традицию, что весьма драгоценно. Эта икона подлинно христианская. И еще одно. Есть такой богословский термин»воинствующая Церковь». Брань Церкви – не против людей, а против духов зла. Человек, который эту икону писал, передал и этот план церковной жизни; он его в себя впитал и сумел отразить, невольно, но совершенно. В то же время образ неотмирен и высок небесной высотой. На нас, грешных, устремлен удивленный взгляд Спасителя с Небес. Эта икона выше всех наших проблем и тех печалей, которые в XVII веке волновали Москву и всю страну. Все, что в ней есть, осталось в монашеской тишине, в подлинном христианстве. В силу своей периферийности образ передает нечто большее, чем памятники высоких школ. В нем сохранилось то, что было в умах и сердцах прежних иконописцев; проглядывает душа мастера, который будто протягивает нам руку, построил мост из времени, после которого начался закат русской церковности. И поэтому сейчас, когда Церковь переживает начало своего возрождения, приход к нам этой иконы так важен, знаменателен. Эта икона была «записана» в XIX веке и как бы на время исчезла, не существовала и вот снова пришла к нам, дает знак, к чему мы должны вернуться, к какому восприятию Евангелия, к какому восприятию Христа Бога; показывает, что нужно возрождать в нашей церковной жизни. Она – свидетельство подлинной веры и этим приносит нам весть о спасении.

Протоиерей Димитрий Смирнов